Реферат: Екатерина Михайловна Бакунина Подвиг милосердия

Екатерина Михайловна Бакунина

Подвиг милосердия


Екатерина Михайловна Бакунина – представительница известного дворянского рода Бакуниных, давшего России целую плеяду общественных и государственных деятелей. Место же самой Екатерины Михайловны в этой плеяде особо и, на мой взгляд, наиболее значительно. Помимо того, что она явилась одним из основателей госпитального дела в России, основательницей медицинского обслуживания в Тверской губернии, предвестницей женского медицинского образования, жизнь Екатерины Михайловны Бакуниной являет собой пример личного подвига во имя милосердия к страдающим от ран и болезней. Сестра милосердия – вот её главная в жизни регалия.

Родилась Катя Бакунина 19 августа 1811 года в Петербурге в семье гражданского губернатора санкт-петербургской губернии Михаила Михайловича Бакунина (1764-1837). Её мать Варвара Ивановна, урождённая Голенищева-Кутузова (1773-1840) приходилась троюродной сестрой великому полководцу М.И. Кутузову. В семье было шестеро детей: Евдокия, Василий, Любовь, Иван, Прасковья, Екатерина – самая младшая.

Михаил Михайлович Бакунин с 1775 года был на военной службе. Служил в лейб-гвардии Измайловском, Семёновском, Владимирском драгунском полках, кирасирском полку князя А. Потемкина. С 1797 года – генерал-майор, шеф Оренбургского драгунского полка. С 1801 года на гражданской службе. С 1802 г.– губернатор могилевской губернии, в 1808-1816 гг. – губернатор санкт-петербургской губернии, с 1808-го по 1827 г. – сенатор.

Варвара Ивановна Бакунина, жена Михаила Михайловича, сопровождала своего мужа в персидском походе в 1796 году, а в 1812 году была свидетельницей достопамятных событий эпохи первой отечественной войны. Об этих событиях она оставила записки, которые сохранила её дочь Екатерина Бакунина и передала впоследствии для публикации в журнал «Русская старина».

Евдокия Бакунина, родившаяся в 1794 году, старшая из детей в семье, стала художницей. Она училась живописи в Италии и получила золотую медаль от Академии Художеств. В 1820-30-х гг. Евдокия Михайловна играла заметную роль в московском обществе и была невестой знаменитого поэта Адама Мицкевича, но брак не состоялся по причине различия в вероисповедании и религиозных взглядах жениха и невесты.

Василий Михайлович Бакунин (1795-1863) начал военную службу в 1812 году портупей-юнкером в лейб-гвардии Артиллерийской бригады. Уволен от службы в 1848 году генерал-майором. Участвовал в движении декабристов – был членом Союза благоденствия. Его участие в движении декабристов было высочайше повелено оставить без внимания. Василий Бакунин являлся членом масонской ложи «Орла Российского» в Петербурге. Занимался литературой.

О Любови Бакуниной, родившейся в 1801 году, ничего неизвестно, вероятнее всего, она умерла в раннем возрасте.

Иван Михайлович Бакунин (1802-1874), полковник, женился на Екатерине Васильевне Собакиной, у них родились два сына и дочь. Иван Бакунин единственный из семьи оставил наследников.

Прасковья Бакунина родилась в 1910 году, была слаба здоровьем. Занималась литературой, в 1840-х гг. помещала свои повести в журнале «Москвитянин». Из всех сестёр и братьев она была наиболее близка Екатерине Бакуниной.

Дом Бакуниных был весьма просвещённым. И Михаил Михайлович и Варвара Ивановна были людьми образованными и прогрессивными, поэтому дали детям прекрасное образование и воспитание. Их дом иногда напоминал общественно-литературный салон, в котором обсуждались передовые для их круга политические и философские идеи. Это было время декабристов, Жуковского, Карамзина, Крылова, Пушкина.

По какой причине ни одна из сестёр Бакуниных не вышла замуж, трудно сказать.

К счастью, сохранились воспоминания Екатерины Михайловны Бакуниной 1854-1860 гг., на которые я буду опираться при написании данной статьи.

Вот что она вспоминает о своей молодости: «…она прошла так, как в то старое время проходила жизнь девушек нашего звания, то есть в выездах, занятиях музыкой, рисованием, домашними спектаклями, балами, на которых я, должна признаться, танцевала с удовольствием, и, может быть, вполне заслужила бы от нынешних девиц, посещающих лекции и анатомические театры, название “кисейной барышни”». Бакунина пишет, что желание стать сестрой милосердия жило в ней «чуть не с самого детства».

Осенью 1853 г. Турция, поддерживаемая западными державами, объявила войну России. В ноябре 1853 г. русская черноморская эскадра под командованием адмирала П.С. Нахимова уничтожила турецкий флот в бухте Синопа, и союзнические западные державы вынуждены были вступить в открытую войну против России. В сентябре 1854 г. союзники по коалиции (Турция, Англия, Франция и Сардиния) высадили свои войска в Крыму и начали осаду Севастополя. Русские корабли были затоплены русскими моряками при входе в Севастопольскую бухту, чтобы затруднить вторжение вражеской эскадры с моря. На суше моряки и солдаты при помощи гражданского населения выдержали одиннадцатимесячную осаду крепости. При защите города-крепости погибли адмиралы П.С. Нахимов, В.А. Корнилов, В.И. Истомин. 349 дней и ночей держался осаждённый Севастополь, сковывая главные силы неприятеля, выпускавшего иногда по городу до 60 тыс. артиллерийских снарядов в сутки. И только в конце августа 1855 г. ценой огромных потерь в своих рядах врагу удалось овладеть южной стороной Севастополя и оттеснить русские войска на север. Война началась во время правления императора Николая I, а мир был заключен в марте 1856 г. в Париже при императоре Александре II (император Николай I скончался в 1855 г.).

Ко времени начала Крымской войны, в 1853 году, Екатерине Бакуниной было более 40 лет. Это была зрелая женщина, ясно понимавшая суть происходящего.

Война шла несчастливо для империи. Потери в Севастополе были огромными, медицинского мужского персонала катастрофически не хватало, госпитальное хозяйство находилось в развале. Приведу отрывок из книги С.К. Махаева «Подвижницы милосердия»: «Началась Восточная война 1853-56 гг. Стали приходить с театра военных действий письма с описанием ужасных мучений раненых и больных воинов, страдавших от недостатка ухода и распорядительности, от недобросовестности госпитальных начальников и служителей и поставщиков провианта, от ужасного равнодушия к их страданиям тех, кому вверено попечение о защитниках отечества. Стало известно, что в свою армию выехали французские сестры, что в английские госпитали поехала знаменитая мисс Найтингаль с сестрами. А у нас еще не имели понятия о сестрах милосердия». Наконец и в России задумались о помощи раненым непосредственно на местах боёв. Инициативу взяли на себя великая княгиня Елена Павловна, вдова брата Николая I великого князя Михаила Павловича, и основатель военно-полевой хирургии Николай Иванович Пирогов. Елена Павловна решила организовать в Петербурге общину сестёр милосердия, предназначенную для работы в действующей армии. Такая община была первой в России и Европе.

5 ноября 1854 г. в церкви Михайловского дворца (ныне – Русский музей) состоялась торжественная церемония открытия Крестовоздвиженской общины. После литургии сёстры милосердия во главе с начальницей А.П. Стахович дали клятву (клятва давалась на год), в которой были такие слова: «…доколе сил моих станет, употреблять буду все мои попечения и труды на служение больным братьям моим». Главной целью общины была подготовка сестёр милосердия для ухода за ранеными и больными в действующей армии. Община объединяла патриотически настроенных женщин из разных слоёв общества – от весьма образованных (среди них были жёны, вдовы и дочери титулярных и коллежских советников, дворян, помещиков, купцов, офицеров) до малограмотных женщин. Руководить их деятельностью в Крыму было поручено действительному статскому советнику Н.И. Пирогову. Утром 6 ноября первая группа сестёр общины выехала на фронт.

Присутствие женщин на театре военных действий в то время в русском обществе не приветствовалось и появление сестёр милосердия первоначально вызвало неудовольствие как в аристократических, так и в военных кругах. Н.И. Пирогов в «Докладной записке об основных началах и правилах Крествовоздвиженской общины сестер попечения», написанной 14 октября 1855 г. так обосновал необходимость привлечения женщин к участию в оказании медицинской помощи на войне: «Доказано уже опытом, что никто лучше женщин не может сочувствовать страданиям больного и окружить его попечениями, не известными и, так сказать, не свойственными мужчинам». Помощь сестёр милосердия на фронте действительно трудно переоценить: помимо исполнения прямых сестринских обязанностей они доставляли раненым пищу, меняли бельё, контролировали работу прачечных, следили за общим порядком.

Екатерина Бакунина оказалась в числе тех, кто пожелал немедленно отправиться на фронт. Однако не сразу ей удалось осуществить своё желание. Воспротивились родные, да и руководство общины не торопилось призвать её в сёстры милосердия. Она неоднократно писала в Петербург и получала уклончивые ответы. В своих воспоминаниях Бакунина пишет: «…На это я написала, что меня очень удивляет такое разделение, и что когда дочь Бакунина, который был губернатором в Петербурге, и внучка адмирала Ивана Лонгиновича Голенищева-Кутузова желает ходить за матросами, то странно, кажется, отказывать ей в этом. На это мне отвечали, что в первый отряд, который соберется, и я попаду.

…Но всего больше меня смущал и мучил брат (он военный, был в кампании 1828 и 29 годов); он все говорил, что это вздор, самообольщение, что мы не принесем никакой пользы, а только будем тяжелой и никому не нужной обузой».

Вопреки сопротивлению родных, она добилась зачисления в общину и прошла краткий курс обучения. Из воспоминаний Е.М. Бакуниной: «Я еще ездила раза два на перевязки утренней визитации (приёма – курсив автора). Помню, что много было гангренозных. Это было хорошее приготовление для Севастополя. Знаю, что некоторые доктора надо мной смеялись, говорили: ”Что это за сестра милосердия, которая ездит на перевязки в карете!” Но я так боялась простудиться и быть вынужденной остаться, что очень берегла себя. И, слава Богу, я не была хуже других и готовилась очень серьезно к принятию давно желаемого звания сестры милосердия, говела и причастилась.

И вот наступило 10 декабря (1854 г.) . Мы все восемь, уже одетые в коричневые платья, белые передники и белые чепчики, пошли к обедне в верхнюю церковь дворца. Великая княгиня была там; еще были разные дамы и тоже мои родственники: сестра моя (Прасковья) , Федор Николаевич Глинка с женой и другие.

После обедни священник громко прочел наше клятвенное обещание перед аналоем, на котором лежали Евангелие и крест, и мы стали подходить и целовать слова Спасителя и крест, а потом становились на колени перед священником; и он надевал на нас золотой крест на голубой ленте. Эта минута никогда не выйдет из моей памяти!..

Но и тут я имела маленькое смущение: когда я отошла к стоящим, Феофил Толстой, остановив меня, сказал: “Что Вы сделали кузина”. Но уже это было последнее сопротивление, и затем все признали совершившийся факт. На другой день мы выехали в Москву».

15 декабря 1854 года в составе третьего медицинского отряда (три доктора, два фельдшера, восемь сестёр) Екатерина Бакунина отправилась к месту боевых действий. Уже после Нового года отряд прибыл в Симферополь. Екатерина Михайловна писала: «Приехали прямо в дом, где жили сестры первого отделения. Впечатление было очень грустное. Они со всем рвением и усердием принялись за дело; симферопольские госпитали были переполнены ранеными и особливо тифозными, и сами сестры стали очень скоро заболевать. Когда я приехала, то уже четыре сестры умерли; иные поправлялись, а другие еще были очень больны, и сама старшая этого отделения, она же и начальница всей общины, Александра Петровна Стахович, лежала еще в постели».

Вскоре весь отряд сестёр, с которыми приехала Екатерина Бакунина, был отправлен в осаждённый Севастополь. И началась неутомимая, адова работа на перевязочном пункте Николаевской батареи. Из воспоминаний сестры Бакуниной: «…Не помню в точности, какого именно числа февраля (1855 г.) я дежурила на Николаевской батарее; рано утром у одного раненого сделалось сильное кровотечение. И врач послал позвать доктора Л.Л. Обермиллера. Помочь раненому было невозможно, - кровотечение было из сонной артерии, но тут же Обермиллер сказал доктору по латыни, что государь Николай Павлович умер! Для нас это было совершенно неожиданно; мы слышали только, что великие князья Николай и Михаил Николаевичи, которые жили более месяца в Севастополе и часто посещали на южной стороне наши госпитали, вдруг уехали, но мы все решили, что это, верно, для императрицы. А между тем уже было велено всем идти в собор для присяги. А я, глядя на нашего скончавшегося солдатика, мысленно повторяла слова последней погребальной песни: “К судии бо отхожу, идее же несть лицеприятия: раби и владыки вкупе предстоят, царь и воин, богат и убог в равном достоинстве, кийждо бо от своих дел или прославится, или постыдится…”».

С болью в сердце я читала строки о Гущином доме – госпитале, куда отправляли всех безнадёжных: «…В этом госпитале были постоянно две сестры, Григорьева и Голубцова, и это был великий подвиг: так там было безотрадно. Бедная Голубцова много вытерпела: во-первых, их экипаж опрокинулся и у нее были сломаны два ребра; потом у нее был тиф, несколько дней она была совершенно без сознания, и наконец, когда летом было немало случаев холеры, она была при этом госпитале и умерла холерой.

В продолжение марта иные сестры выздоравливали, другие занемогали, одна еще умерла.

Пасха в 1855 году была ранняя, 27 марта. В Вербное воскресенье я тоже слегла в тифе, на страстной неделе причастилась запасными дарами, и хотя была в памяти и даже всякий день одевалась, но дальше кровати не могла идти. Грустно было так проводить Страстную неделю и встретить Христово воскресение не в церкви, которую не смели иллюминовать снаружи, чтобы не сделать целью для выстрелов, а на постели».

В воспоминаниях Екатерины Бакуниной подробно описываются все тяготы, выпавшие на долю сестёр милосердия, их непростые взаимоотношения, поскольку разные причины толкали сестёр в это пекло, о котором многие из них не имели никакого представления: «…Положа руку на сердце, и перед Богом, и перед людьми твердо могу сказать, что все сестры были истинно полезны, разумеется, по мере сил и способностей своих. Во-первых, денежного интереса не могло и быть, так как сестры Крестовоздвиженской общины были всем обеспечены, но жалованья не получали. Были между нами и совсем простые и безграмотные, и полувоспитанные, и очень хорошо воспитанные. Я думаю, что были такие, которые до поступления никогда и не слыхали, что есть и чем должны быть сестры милосердия, но все знали и помнили слова Спасителя: “Егда сотвористе единому из сих меньших, Мне сотвористе”. И все трудились, не жалея ни сил, ни здоровья. Но, однако, разные сплетни и распоряжения, которые я находила ненужными и несправедливыми, довели меня до того, что я отказалась быть старшей сестрой, а только исполняла обязанности сестры при наших раненых, чему я была очень рада: не надо было хлопотать о сестрах, заниматься хозяйством, писать отчеты».

Вот как описывает Екатерина Бакунина в письме своей сестре Прасковье (13 мая 1855 г.), что творилось в Севастополе во время артобстрелов города: «…Пальба не слышна за этим гамом и стонами. Один кричит без слов, другой: “Ратуйте, братцы, ратуйте!” Один, увидя штоф водки, с каким-то отчаянием кричит: ”Будь мать родная. Дай водки!”

Во всех углах слышны возгласы к докторам, которые осматривают раны: “Помилуйте, ваше благородие, не мучьте!..” И я сама, насилу пробираясь между носилок, кричу: “сюда рабочих!” Этого надо отнести в Гущин дом, этого – в Николаевскую батарею, а этого – положить на койку. Много приносят офицеров; вся операционная комната наполнена ранеными, но теперь не до операций: дай Бог только всех перевязать. И мы всех перевязываем.

Принесли офицера; все лицо облито кровью. Я его обмываю. А он достает деньги, чтобы дать солдатам, которые его несли; это многие делают. Другой ранен в грудь; становишься на колени, чтобы посветить доктору и чтобы узнать, не навылет ли, – подкладываешь руку под спину и отыскиваешь выход пули. Можешь себе представить, сколько тут крови!.. Но довольно! Если бы я рассказала все ужасные раны и мученья, которые я видела в эту ночь, ты бы не спала несколько ночей!..».

Н.И. Пирогов, наблюдавший всё собственными глазами, писал: «Кто знает только по слухам, что значит это memento mori (напоминание о смерти), тот не может себе представить всех ужасов бедственного положения страдальцев. Огромные вонючие раны, заражающие воздух вредными для здоровья испарениями; вопли и страдания при продолжительных перевязках; стоны умирающих; смерть на каждом шагу в разнообразных ее видах – отвратительном, страшном и умилительном; все это тревожит душу даже самых опытных врачей, поседевших в исполнении своих обязанностей. Что же сказать о женщинах, посвятивших себя из одного участия и чувства бескорыстного милосердия на это служение?»

О Екатерине Михайловне Бакуниной Пирогов писал: «Ежедневно, днем и ночью, можно было ее застать в операционной комнате ассистирующей при операциях; в то время, когда бомбы и ракеты то перелетали, то не долетали и ложились вокруг собрания. Она обнаруживала…присутствие духа, едва совместимое с женской натурой и отличавшее сестер до самого конца осады».

Не всё устраивало Екатерину Бакунину в отношении сестёр к больным и раненым, и она с горечью вспоминала: «Скажу также и о мелочных переменах в нашей общинной жизни. Сестре Лоде что-то у нас не понравилось, и она стала просить, чтобы ее опять поместили в Бахчисарай. На ее место старшей сестрой к нам приехала баронесса Екатерина Осиповна Будберг, хорошая, дельная и добрая сестра. Но что мне не нравилось, это то, что у нас в общине, где все должно, кажется, быть основано на любви, милосердии, полной готовности делать все, что возможно, стало вводиться какое-то чиновническое и формальное отношение к делу. Я знаю, что были сестры, которые на меня сердились за то, что я хожу к больным не в мой дежурный день, а я именно хожу, чтобы поговорить с ними, что они очень любят».

Во время захвата неприятелем южной части Севастополя Екатерина Бакунина была последней из сестёр милосердия, ушедших через мост на северную сторону.

После сдачи южной части Севастополя у Н.И. Пирогова возникла идея транспортировки раненых в безопасные места. На том уровне развития путей сообщения и организации госпитального дела это было очень хлопотно: длительные переезды, грязь и сырость просёлочных дорог, наблюдение за больными, ночёвки в холодных этапных избах, плохая организация питания и транспорта. Екатерина Бакунина вызвалась сопровождать транспорты с ранеными в Перекоп и Берислав. В своих воспоминаниях Екатерина Михайловна описала все трудности, с которыми ей пришлось столкнуться в этом нелёгком деле: «Я задумала опять ехать с транспортом и пошла в главный госпиталь, откуда они отправляются, узнать – будет ли транспорт. Там никто ничего не знал. Тогда я пошла отыскивать генерала Остроградского. Я не помню его официального титула, но знаю, что он заведовал госпиталями. Он был добрый человек – сам, бывало, таскает койки – славный был бы фельдфебель, но не распорядитель! Я отыскала его, наконец, в правлении. Стала ему говорить о том, что делается в Перекопе, какие были перемены, а он мне отвечает совершенно равнодушно: “А я этого не знаю”. Меня это совершенно взорвало, и я говорю ему: “Да ведь вы там начальник?” – “Как же, начальник!” – “Я имела убеждение, что начальники должны знать, что у них делается”, - и еще много ему наговорила, и сказала, что сейчас иду к Николаю Ивановичу (Пирогову). А Остроградский был так любезен, что проводил меня на крыльцо, и скоро сам пошел к Николаю Ивановичу, к которому я пришла раньше, чтобы спросить у него, не угодно ли ему, чтобы я ехала на другой день в транспорт. Он мне сказал, что ему было бы очень угодно, да решусь ли я сама, так как холодно, а ехать надо уже не до Перекопа, а до Берислава. Я, разумеется, решилась. Погода была ветреная, но довольно теплая, а главное – было сухо. Я только боялась грязи для лошадей, так как тарантас тяжел, и очень была рада, что Остроградский пришел к Николаю Ивановичу, так как при этом последнем я могла от него добиться, чтобы все больные были в суконных нижних платьях, а то они, несмотря на холод, все еще в холстинных. Было еще ужасное распоряжение: когда транспорт отправляли из Симферополя, то на всякую подводу давали только по два полушубка, хотя больных было по четыре на подводе! Но что еще хуже – когда больные продолжали дальше свой путь в Россию, где холоднее, полушубки отбирались и отправлялись обратно в Симферополь!

Тем же порядком мы проехали пять ночлегов, но на место Перекопа наш транспорт был остановлен в Армянском Базаре – пять верст не доезжая до Перекопа. Больные кое-как были размещены по нетопленым домам, и городничий объявил, что для сестер нет квартиры, но унтер офицер распорядился иначе, и нам отвели хорошенький армянский домик – чисто, тепло. Одно было грустно и тяжело: больным нет ужина, а за неимением котлов мы не могли напоить их ни кофеем, ни чаем; одним небольшим самоваром не напоишь двухсот человек.

Утром я поехала в Перекоп в контору хлопотать, чтобы больным прислали водки и устроили обед; видела там и коменданта; а потом явилась прямо к генералу Богушевскому спросить, когда пойдет транспорт, и хлопотать, чтобы оставили полушубки и покрышки на телегах. Сначала он был очень нелюбезен, но потом, когда пришла его жена и, узнав, кто я, сказала, что знает все мое семейство, и тогда оба стали очень любезны. Она говорила, что ее сестра ей писала, что я тут, и она очень желала меня видеть. Я была очень рада, что могла подробно ему рассказать о несчастном положении транспорта в Армянском Базаре. Они могут сказать в извинение то, что на место 2000 человек, которых они могли бы поместить, у них 5000! Но я все надеялась, что хоть что-нибудь да сделают, хоть котлы и солома будут».

Приведу ещё несколько отрывков из воспоминаний Бакуниной, характеризующих и трагедию Крымской войны, и личность самой Екатерины Михайловны: «…я вошла в избу, битком набитую нашими больными. Я принесла чулки, вязаные варежки, и вот со всех сторон начали кричать: “Дай, матушка, один чулок, у меня ведь только одна нога!” – “А мне на обе, да у меня одна рука, в портянки в два часа не обулся”. – “Дай мне на правую руку!” – “Вот кстати, а мне на левую!” – “И мне на левую!” – “И мне тоже!”

- Да неужто не найдется кому на правую? – кричит один смеясь. – У кого правая рука? Говорите!

Раздав безруким, я пошла отыскивать по телегам безногих. В нашем транспорте 80 ампутированных и 20 со сложными переломами…

Взошли мы в хату, где собрались самые слабые. Глядя на них, ясно было видно, что вряд ли мы довезем их до следующей станции. Ужасно видеть умирающего и на постели, но знать, что в последние минуты его будут трясти на подводе в мороз – страшная, ужасная необходимость! Умерших мы можем оставлять, но умирающих должны везти. Сердце ноет, как об этом подумаешь, и молишь Бога, чтобы скорей до отъезда прекратились их страдания!..

Это имение кн. Воронцова, и, слава Богу, народ тут живет хорошо; а то страдаешь, глядя на больных, да и на хозяев, которые шесть дней ходят на панщину. И что это за тяжелая у них жизнь! Боже мой, сколько страданья везде и всем!..

Как мне ясно и теперь видится эта маленькая церковь без купола и колокольни, а над тесовой крышей только крест блестит розовым сиянием заката…Когда мы вошли, шла вечерня. Потом я просила священника отслужить благодарственный молебен. Как я молилась, как благодарила Господа за то, что могла хоть не лепту, а миллионную часть лепты вложить в великое общее дело! Как я просила Бога простить мне все, что я сделала в продолжение этого года против данного мной обета, благодарила за свои силы, за свое здоровье!..».

2 февраля 1856 г. от тифа скончалась новая настоятельница Крестовоздвиженской общины Екатерина Александровна Хитрово. «За что Бог лишил общину, - писала Е. Бакунина, - такой примерной сестры милосердия, умной, воспитанной, доброй, снисходительной, истинной сестры милосердия! Больше я такой не встречала!»

Авторитет Екатерины Михайловны Бакуниной был так высок, что великая княгиня Елена Павловна согласилась с мнением Николая Ивановича Пирогова поставить во главе осиротевшей Крестовоздвиженской общины сестру Бакунину. 9 февраля 1856 г. Н.И. Пирогов пишет Бакуниной: «Почтеннейшая сестра Екатерина Михайловна. Община, которая столь многим обязана вашему усердию, находится теперь, по смерти нашей незабвенной настоятельницы, опять без руководителя…

От имени ее высочества, высокой покровительницы благого дела, я предлагаю и даже требую от вас, как святого долга: возьмите на себя управление общиной. Не отговаривайтесь и не возражайте; здесь скромность и недоверие неуместны; забудьте на время все ваши частные отношения для общего дела. Я вам ручаюсь, вы теперь необходимы для общины как настоятельница. Вы знаете ее назначение, вы знаете сестер; вы знаете ход дел; у вас есть и благонамерение, и энергия. Ваши недостатки вы знаете лучше меня, а кто хорошо себя знает, для того это знание лучше совершенства. Вы знаете так же, как я вас уважаю и люблю. Знаете также мою привязанность к общине, и потому я уверен, что мое предложение будет вами принято беспрекословно. Не время много толковать – действуйте. Ее императорское высочество желает, чтобы вы, приняв на себя звание настоятельницы и управление общиною, как можно скорее приехали сначала к нам в С.-Петербург на короткое время, а потом бы уже отправились также для короткого, так вами желанного, отдыха в Москву. Но, ради Бога, не медля и решительнее! Решительности, впрочем, вас учить не мне. Итак, с Богом, почтенная Екатерина Михайловна, приезжайте скорее сюда. Спешите. Вас искренне уважающий Н. Пирогов».

Собственноручная приписка великой княгини Елены Павловны: «Моя дорогая Екатерина Михайловна! Хотите утешить меня и Общину в той громадной потере, которую мы понесли? Согласитесь ли взять на себя трудную обязанность настоятельницы на этот год? Вы – единственная, которая может быть призвана на это по вашему характеру, по тем услугам, какие вы оказали, по духу учреждения, который вы знаете и разделяете, знанию, наконец, сестер, властей и всего административного хода дела. Я говорю себе, что если вы исполните мою просьбу, у вас хватит мужества исполнить это призвание во всей его полноте. Задача серьезная, так как дело идет не только о себе, но и о ведении стольких различных элементов в духе единства, смирения, энергии, порядка и христианской любви. Все это вам не чуждо. Я обращаюсь к вашему сердцу, чтобы приложить его к сестрам, к этой Общине, столь испытанной, столь неустрашимой, столь благословляемой. Ответьте мне сейчас и поезжайте в Москву, а оттуда сюда, прежде чем вернуться к своему посту. Да поможет Вам Бог, да вдохновит Он вас и да подкрепит. Елена».

Бакунина дала согласие возглавить Крестовоздвиженскую общину. Великая княгиня наградила её медалью за оборону Севастополя.

25 марта 1856 года был заключен мир. Вот что пишет об этом сестра Бакунина: «25-го было объявлено, что мир заключен. Разумеется, еще не знали грустных условий парижского мира; впрочем, не знаю, что касается меня, занимало ли бы меня и чувствовала ли бы я что-нибудь другое, кроме того, что война кончилась, что не будут стоять люди, да еще христиане, друг против друга и стараться, как можно более нанести вреда один другому! И как это искажает все чувства! Я и на себе это испытала, и, читая отчет французского доктора, который был в Добрудже: «Наконец мир явился положить конец нашим бедствиям», - я не пожалела, а обрадовалась, что и им было не лучше нашего.

Я вполне согласна с гр. Львом Николаевичем Толстым, что это гадко, безнравственно, не по-христиански; но вот в чем я никогда с ним не соглашусь: я считаю, что я должна была сопротивляться всеми средствами и всем моим уменьем злу, которое разные чиновники, поставщики и пр. причиняли в госпиталях нашим страдальцам; и сражаться, и сопротивляться этому я считала и считаю и теперь священным долгом».

В конце апреля Бакунина получила рескрипт от великой княгини Елены Павловны: «Екатерина Михайловна! Вполне ценя высокие нравственные качества ваши, столь блистательно выказанные во время осады Севастополя, я избрала вас на сей год сестрой-настоятельницей Крестовоздвиженской общины, и поручаю вам вступить ныне же в исправление вашей должности. Вместе с сим возлагаю на вас во время самого следования в Крым обревизовать расположенные на пути отделения общины и поручаю вам все замеченное предложить на рассмотрение и обсуждение комитета общины».

И вновь едет Екатерина Михайловна в Крым наводить порядок в госпитальном хозяйстве. Не по душе ей всякая казёнщина и пишет она с горечью: «Что мне в это время было очень скучно и даже тягостно – это писанье бумаг. Надо было писать к сестрам во все отделения, а всего чаще надо было писать в Петербург и надо было непременно писать сначала начерно, не для того, чтобы сделать фразы красивыми, - я за этим никогда не гналась, да и не умела, - а чтобы иметь “отпуск”. Ведь мы получали ответы недели через две. Получишь какой-нибудь ответ, наскоро написанный, так что вдруг и не поймешь, на что именно отвечают, пока не посмотришь, что тогда спрашивал.

И много времени я употребляла на писанье, так что мало мне его оставалось для больных, что мне было очень грустно; но все-таки я ездила всякий день и в бараки, и в лагерь, а дня через два или три и в офицерскую больницу».

В начале сентября 1856 г. Екатерина Бакунина вернулась в Петербург и занялась делами общины.

Осенью ей удалось выхлопотать свидание с двоюродным братом, известным идеологом анархического движения, Михаилом Бакуниным, который находился в заключении в Шлиссельбургской крепости.

Екатерина Михайловна руководила Крестовоздвиженской общиной вплоть до 1860 года. Эта деятельность принесла ей много разочарований.

Обратимся вновь к её воспоминаниям: «Но что же я делала в этот год (1857)! Ничего, а может быть и хуже, чем ничего. Мучилась, хлопотала, досадовала и горевала. С одной стороны, идеальные, неприменимые к нам теории, с другой – материальная пошлость, жадность, глупость! Все высокие мысли разбились в прах об неумолимую действительность. Только в госпитале, у постели больных, видя сестер, свято исполняющих свои обязанности, и слыша благодарные слова страдальцев, я отдыхаю душой…».

Интересны воспоминания сестры Бакуниной о кончине художника Александра Андреевича Иванова: «…не могу не упомянуть, как любезен был к сестрам Александр Иванович (Андреевич) Иванов. Он приехал в июне (1858 г.) в Петербург со своей картиной (“Явление Христа народу”)…

Но мы, к несчастью, со своей стороны оказали ему грустную услугу, когда он, совершенно одинокий, занемог холерой на маленькой квартире живописца Боткина; сестры постоянно были при нем. Наш доктор, сестра Е.П. Карцева и я, мы тоже часто там бывали. 3 июля он скончался. Живо помню, как из академической церкви мы провожали его пешком до женского монастыря, где он похоронен».

Екатерину Михайловну в её борьбе за воплощение своих идей в организации и деятельности общины неизменно поддерживал Н.И. Пирогов. 5 августа 1857 г. он писал ей из Одессы: «У вас будет довольно для этого и самоотвержения, и благородства души, и беспристрастия, и истинной любви к начатому делу. Я знаю очень хорошо, что вы не сможете сообщить общине характер формально-религиозного учреждения; но вашим примером действий и вашей любовью к делу вы можете, конечно, при благоприятных условиях, сообщить ей известный нравственный характер. Итак, если великой княгине угодно будет сделать из общины религиозный орден, то вы навряд ли успеете способствовать к достижению этой цели; но ваша честность, прямодушие, усердие к делу и опытность более чем достаточны придать истинно-нравственный характер учреждению, если захотят ограничиться только таким направлением именно».

Летом 1859 года великая княгиня Елена Павловна изъявила желание, чтобы Екатерина Михайловна отправилась в Берлин и Париж для изучения там опыта организации общин сестёр милосердия. Бакунина исполнила волю княгини и совершила заграничное турне. Посещение общин в Берлине и Париже её разочаровало. Вот что она пишет по этому поводу: «Что же сказать об общем впечатлении, произведенным на меня этим великолепным, богато и прочно устроенным заведением (диаконический дом «Вифания» в Берлине»)? Первое… - большая прочность. Все выстроено для одной цели, выстроено грандиозно, широкой рукой. Церковь большая, красивая; сад и огород. Все от самого большого до самого малого приспособлено к одной цели. Аккуратность и чистота во всем отличные. Но я помню, что на меня точно повеяло холодом. Диаконисы очень аккуратные, очень приветливые, но все очень молодые; видно, что неопытные; они могут при строгой дисциплине прекрасно исполнять и свои мелкие обязанности, и серьезно заняться чищением медных ручек и полов. Но это не те сестры, о которых мы мечтали, - о сестрах – утешительницах больных, ходатайницах за них, сестрах, вносящих в чужие госпитали горячие чувства любви и участия, правду и добросовестность!..

Что же сказать о службе сестер у больных? Можно сказать, что то же, что и везде: и те же недостатки, и те же качества. Тщательно, прекрасно перевязывают, но иногда сделают ту же ошибку, как и везде: от дурной язвы перейдут к чистой, не умывши рук, или оставят валяться грязный компресс. Я ведь постоянно ходила с ними на перевязку. А раз я была очень поражена: в особой комнате лежал умирающий больной, - гангрена и пиэмия; при нем сидел служитель, а диакониса в другой комнате чистила медный замок! Так бы я их и переменила; да и вообще я находила, что они очень холодно относятся к больным; и их одеянье, черное платье, очень маленькая пелериночка, белые передники с нагрудником, кисейные с мушками чепчики с тюлевым рюшем, придают им скорей вид субреток, чем служительниц страждущим. Да и их очень много. Так что я нахожу, что им мало дела; больных при мне было 217 человек, а диаконис и испытуемых 60. Это очень хорошо тем, что они очень хорошо видят, что не заведение в них нуждается, а они в нем.

…Итак, S-te Hedwig (монастырь св. Гедвиги) есть произведение экзальтированной религии и мысли о спасении своей души…“Вифания” - можно сказать – есть произведение рассудка и желания жить по-христиански с кой-какими удобствами. Крестовоздвиженская община – произведение патриотического чувства, стремящегося участвовать в общем деле, испытывающего сильное сочувствие к стольким страданиям и готовность разделить общую опасность и труды. Невольный интерес, связанный с войной – вот начало нашей общины. Что же из этого выйдет? Не знаю, но понимаю, что надо другие начала. Но что? Какие? Мои мысли здесь еще больше спутались, чем в Петербурге. Грустно, тяжело!..

Боже мой! Неужели людей только и можно вести строгой, убивающей дисциплиной? Грустно это для человечества».

Не сумев преодолеть противоречия, возникшие между её собственными устремлениями и желанием великой княгини Елены Павловны превратить общину в религиозный орден, Екатерина Михайловна Бакунина летом 1860 года оставила Крестовоздвиженскую общину.

«В общине был установлен порядок, - писала она, - что сестра, уезжающая в отпуск, снимала и оставляла в общине свой золотой крест, который мы носим на широкой голубой ленте.

Живо помню светло-сумрачную петербургскую летнюю ночь, полумрак красивой общинной церкви, и как я вошла в нее одна, помолилась, заплакала и сняла, с грустью, но с полной решимостью, тяжелый крест сестры-настоятельницы и повесила его на общинский образ Воздвиженья Крест