Реферат: Дарвиновская метафора

И ФИЛОСОФИЯ НАУКИ

Хотелось бы начать сдополнения, сделанного Дарвином к третьему издания его“Происхождения видов…”, опубликованного в 1861 году. Со временем я уверился,что поднятые там проблемы являются фундаментальными для философии науки. Вот,собственно, сам текст: “Отдельные авторы, возможно, из-за непонимания, непринимают термин “естественный отбор”. Некоторые даже думают, что естественныйотбор вызывает изменчивость, тогда как он подразумевает лишь сохранениеизменений, выгодных организму в данных условиях жизни. Тем не менее, никто невозражает земледельцу,  когда он говорит о впечатляющих результатах отбора,производимого человеком; в этом случае он отбирает среди природногоразнообразия индивидуальных различий с какой-то определенной целью,продиктованной необходимостью. Другие возражают против термина “отбор” каквключающего в себя акт сознательного выбора изменений животными; в связи с чемнекоторые даже утверждают, что естественный отбор не применим к растениям, т.к.у них нет воли! Несомненно, употребление термина “естественный отбор”, вбуквальном смысле этого слова, не совсем правильно; но возражал ли хотькто-нибудь химику, говорящему об избирательном сродстве различных элементов?Строго говоря, нельзя даже утверждать, что кислота “выбирает” основание, скоторым она преимущественно реагирует. Есть мнение, что я рассматриваюестественный отбор как деятельную Божественную силу, но кто возразит автору, говорящему,что силытяготения направляют движение планет? Каждому известно, о чем идет речь, чтозаключают в себе такие метафоричные фразы, которые являются чуть ли ненеобходимыми для краткости изложения. Итак, повторяю, что трудно избежатьодушевления слова “Природа”, но под природой я подразумеваю только совокупноедействие многих ее законов, выражающееся в последовательности наблюдаемых намисобытий. Таким образом, не будет произволом забыть о подобных поверхностныхвозражениях” (Darwin, 1895, p. 58-59).

Перед тем, как анализироватьэто утверждение, я хочу отметить некоторые особенности письменной речи Дарвина.Он очень тщательно перерабатывал свой шедевр. Действительно, каждое последующееиздание содержало больше изменений, чем предыдущее. Мос Пэкхэм, занимавшийся ихподсчетом, утверждает: “Из более чем 3 878 предложений первого издания, около 3000 или 75 процентов, были переписаны от одного до пяти раз. Было добавленоболее 1 500 предложений, и около 325 оригинальных фраз было вычеркнуто. Всегосуществует около 7 500 разнообразных вариантов оригинальных и внесенных позднеепредложений. Шестое издание на треть длиннее первого из-за дополнений” (Peckham,1959, p. 9). 7 % всех исправлений появилось во втором издании,14 % в третьем, 21 % в четвертом, 29 % в пятом и остальные — в шестом. (pp. 20—24).

Таким образом, мы имеем делос человеком очень и очень осторожным в своих словах. Он реагировал на всестатьи, посвященные вопросу, письма друзей и критические замечания. Например,сэр Джордж Джексон Майварт высказал много замечаний, по-настоящемувзволновавших Дарвина, на которые он отвечал с большим вниманием иосторожностью, поэтому в шестом издании так много исправлений.  Я хочу обратитьВаше внимание на то, с какой тщательностью он работал над проверкой правильностисвоих выводов, содержащихся в тексте.

Обратимся теперь к анализутекста. Во-первых, Дарвин говорит, что не касается причин изменчивости, т.е. онне отвечает на вопрос, почему виды изменяются, предметом рассмотрения являютсялишь выживающие виды. Во-вторых, не являясь ламаркистом, он не упоминает ни вкаком виде о так называемом “стремлении к совершенству” у животных и растений.В-третьих, что особенно интересно для нас, он погружается в философию науки,где мы с ним и останемся до на протяжении этого очерка.

Что можно сказать о термине“естественный отбор”, который я назвал “Дарвиновской метафорой” (Young, 1985a)? Дарвин считает, что этот термин нельзя употреблять в буквальномсмысле. Воспринятый буквально, он перестает быть корректным. Далее, по-моему,он приводит в пример химиков, использующих подобные термины — “избирательноесродство”, и физиков с их “силами тяготения”, направляющими движения планет.“Каждому известно, о чем идет речь, что заключают в себе такие метафоричныефразы,— говорит Дарвин,— которые являются чуть ли не необходимыми для краткостиизложения”. Метафорическая основа его стиля центральна относительно моейаргументации, поэтому в дальнейшем мы еще вернемся к этой теме. Следующий тесносвязанный с этим аспект —упоминание о Природе как о сознательно действующейсиле антропоморфизация, то есть Природа у Дарвина антропоморфична. “…трудноизбежать одушевления слова “Природа”, но под природой я подразумеваю толькосовокупное действие многих ее законов, выражающееся в последовательностинаблюдаемых нами событий. Таким образом, не будет произволом забыть о подобныхповерхностных возражениях”. Не думаю, что эти возражения поверхностные, и,определенно, более того, они не были забыты, а преследовали Дарвина всюоставшуюся жизнь. По-моему, их можно отнести к наследию нерешенных проблем,оставленному научной революцией XVI—XVII веков, названных А.Н. Уайтхэдом “ахиллесовой пятойвсей системы” (Whitehead,1985, p. 71).

Что же здесь происходит?Ранее в письме к Чарльзу Лайелю, своему великому наставнику и герою, Дарвинговорил, что очутился в хорошей компании с тех пор как Лейбниц поставил подсомнение закон всемирного тяготения из-за того, что Ньютон так и несмог показать, что же такое гравитация. Хорошо, пусть гравитациянаправляет планеты, в таком случае почему бы естественному отбору не направлятьисторическое развитие жизни? Пожалуй, меня здесь больше удивляют примеры ссилой тяготения и избирательным сродством, чем с естественным отбором. Понятиесилы, как мне кажется, относится к той же области, что я объясню ниже. Обратитевнимание, как пишет Дарвин о природе и предполагаемом им механизме —естественном отборе. Но, сначала давайте спросим себя, почему это так важно.

Мы имеем в виду некрасноречивость, присущую стилю Дарвина, но последовательное представлениепонятия естественного отбора, которое связывает жизнь с условиями еесуществования, связывает человечество с остальными существами и доказываеттезис об историчности жизни, сознания и общества. Действительно, если мысогласимся с Уайтхэдом, что более плодотворно принять важнейшим элементомметафизики понятие организма, а не материи, силы или частицы, то Дарвиновскаятеория может рассматриваться как базовая, глубочайшая идея для всей науки ивсего общества.

Поэтому проблема является,если не сказать большего, важной, и до недавнего времени, я бы сказал, весьмапротиворечивой. Хотя Дарвин повторял снова и снова, что отбор, осуществляемыйселекционерами, фермерами и голубеводами всего лишь основа для аналогии с тем,что происходит в природе — естественным отбором,  многие историкибиологии предполагают, что это не так. Я думаю, что статья Л.Т. Эванса обиспользовании Дарвином аналогии между искусственным и естественным отбором(1984) дает убедительный пример значения этой аналогии для Дарвина в период егожизни вплоть до знакомства с работами  Мальтуса. Как пишет Дарвин вавтобиографии, “В октябре 1838 года, то есть через пятнадцать месяцев посленачала мной систематических исследований, мне случилось прочитать радиразвлечения, работу Мальтуса о Популяции. Так как я был хорошоподготовлен для понимания явления вездесущей борьбы за существование долгиминаблюдениями за животными и растениями, то мне сразу же пришло в голову, что вданных обстоятельствах должна быть тенденция к сохранению приспособленных видови к исчезновению неприспособленных. В результате должно происходить образованиеновых видов. Так я, наконец, получил рабочую теорию, но, желая избежатьпредвзятости, решил некоторое время ничего не писать об этом, даже краткихнабросков” (Darwin, 1959, p.120).

Очевидная причина, по которойя останавливаюсь на этом, то, что с точки зрения официальных правил науки,словосочетание “естественный отбор” и способ его описания Дарвином, содержитмножество волюнтаристских, антропоморфических, вульгарных слов. Одно изкардинальных правил современной науки — избегать трактовок путем апелляции кчеловеческим желаниями и намерениями, воздерживаться от оценочного языка.Фактически, отказ от интерпретации в терминах ценности и предназначения (отказот телеологического подхода) является причиной противопоставления современнойнауки более ранним формам истолкования явлений естественного мира.

Моя стратегия — убедить нас,что никуда не деться от того факта, что такой способ мышления лежит в самомсердце идей Дарвина, обобщить этот пункт для других отраслей науки, и, взаключение, привести высказывания некоторых мыслителей, считавших что такимпутем можно рассуждать о науке вообще.

В письме к своему другу,Джозефу Гукеру Дарвин снова подчеркивает это положение. В 1844 году он пишет:“Я прочитал кучи книг по сельскому хозяйству и садоводству, не переставаясобирать факты. Мне уже виден свет в конце тоннеля, и я вполне убежден (впротиворечии с мим первоначальным мнением), что виды не являются неизменными(это похоже на признание в убийстве)” (Darwin, 1887, Vol. 2, p. 23).

“Я считаю,— продолжает он,—что все эти абсурдные взгляды возникли, насколько мне известно, в результатеподхода к исследованию вопроса со стороны изменчивости при одомашнивании и приизучении всего, что про это известно” (Darwin, 1887, Vol. 2, pp. 29—30).

Мы знаем, что в случаеселекционера домашних животных имеет место акт осознанного выбора. В другомместе Дарвин пишет: “…все мои наблюдения о способах изменчивости видовпроисходят от долговременного изучения работ агрономов и садоводов”. Последвоеточия он продолжает, упоминая природу как агент отбора: “я уверен, чтоочень отчетливо представляю себе, какими средствами пользуется природа дляизменения видов и приспособления их к удивительным и совершенно непредсказуемымусловиям, воздействующим на каждое живое существо…” (Ibid.).

Альфред Рассел Уоллес,соавтор теории естественного отбора, в их первой совместной с Дарвином статье,где в 1858 году впервые в мире была опубликована  их теория, отверг возможностьсделать какие-либо выводы относительно естественных условий на основе изученияискусственного отбора. В связи с этим аналогия между человеком-селекционером иприродой приобретает решающее значение. Он пишет: “Мы видим, что не может бытьсделано никаких выводов в отношении постоянства видов в их природном состояниина основании изучения их в одомашненном состоянии” (Wallace, 1891, p. 31). Действительно, он сожалел относительно использования Дарвиномподобных выражений. Защищая все то, что он с почтительностью называл“дарвинизм”, Уоллес включил в статью раздел под названием “Метафоры м-раДарвина, ведущие к заблуждению” (p. 144).

Тем не менее, среди подходовДарвина к естественному отбору, следует обратить внимание на термин, который,по словам Эванса, Дарвин начал употреблять по прочтении трактата человека поимени Юатт “Скот, его разведение, содержание и болезни” в марте 1840 года (Evans, p. 122). Другое ключевое понятие с тем же подтекстом — отбор (picking),впоследствии замененное в значительной степени словом “selection” (p.123).

Эванс считает, что изучениеработ такого типа имело решающее значение в осмыслении Дарвином работы Мальтусав 1838 году. После этого события, Дарвин пишет, например, следующее: “То, чтоодомашненные расы организмов возникли в точности так же, как и их дикиесородичи, но последние появились намного более совершенным путем и бесконечномедленнее, является замечательной частью моей теории” (Darwin, 1987, p. 416; Evans, p. 125). В другом месте он размышляет о борзых, скаковыхлошадях и голубях: “В природе, наверное, должны быть аналогичные процессы, еслиона может их блестяще завершать” (Darwin, 1987, p. 430; Evans, p. 126).

Дарвин сделал карандашныйнабросок своих идей в 1842 году, в 1844 году он пишет еще один, более полный (Darwin and Wallace, 1958). Он всерьез беспокоился, что может умереть, не успевопубликовать свою теорию, он оставляет указания насчет этого случая. Несмотряна такую озабоченность, он так и не публикует теорию еще пятнадцать лет, да ипосле лишь в кратком изложении.

В 1844 году, через десять летпосле написания очерка, легшего в основу его большой книги, так и неопубликованной при его жизни, названной “Естественный отбор” (Darwin, 1975). Первые две главы были посвящены изменчивости приодомашнивании — двести страниц, которые были завершены в октябре 1856 года.Затем он написал часть, посвященную естественному отбору, завершив ее в марте1857-го. Он был поглощен работой, когда в середине июня 1858 года он получилписьмо, в котором как гром среди ясного неба, прозвучала концепция Уоллеса,совпадавшая с его собственной, т.е. случилось независимое экстраординарноеоткрытие эволюции посредством естественного отбора. Дарвин был совершеннопотрясен этим совпадением. Чарльз Лайель предупреждал его, что Уоллес уженаступает ему на пятки, чем ускорил написание magnum opusДарвина. Он писал Лайелю: “Я никогда не видел более поразительного совпадения;даже будь у Уоллеса были мои наброски, сделанные в 1842 году, он не мог бынаписать лучше! Их можно даже написать как заглавия частей моей книги” (Darwin, 1887, Vol. 2, p. 116).

Самым объемным произведениемДарвина, написанным еще до того, как он обратился к “Происхождению человека”,то есть, даже до попыток применить эволюцию к человеку, было “Изменчивостьживотных и растений при одомашнивании” — два тома, 300 000 слов, опубликовано в1868 году. Он больше не опубликовал ни одной главы “Естественного отбора”.Эванс заключает, что признание Дарвином действенности естественного отбора вотношении изменения организмов было практически полностью результатом  егоизучения селекции животных и растений. Очень просто, как это кажется сейчас, онсделал блестящий смелый шаг, а именно осознал, что может использовать факты иизучение селекции для понимания видов в природе. Сэр Уолтер Релей и другиеделали подобные предположения ранее, но за столетия утвердилось мнение, чтоодомашненные виды, ничуть не похожи на дикие, будучи намного  более изменчивымив результате лучшего питания и ухода, и в случае их отсутствия могущиевернуться в дикое состояние (Evans,p. 133).

Сейчас я бы хотел датьпочувствовать его язык, сначала из 6 главы большой книги, посвященнойестественному отбору, где часто упоминаются одомашненные животные. На первойстранице он пишет: “если подумать о бесчисленных вариациях структуры немногихдомашних животных и растений, то можно сказать, что человек экспериментировал содомашниванием…” (Darwin,1975, p. 214; Evans, p. 137). Ониллюстрирует это множеством примеров и затем обращается к природе. Обратитевнимание на используемые им глаголы, наречия и прилагательные. Он пишет:“Взгляните, как по-разному действует Природа!… Она не просто заботится овнешности, можно сказать, она пристально выверяет каждый глаз, нерв, сосуд,мышцу; каждую повадку, инстинкт, черту сложения, — всю организацию. Нетникакого каприза или предвзятости: хорошее будет сохранено, а плохое быстроуничтожено… Природа не начинает с каких-то полумонстров и бесполезных форм…Природа щедра на время и может действовать на тысячах поколений: она такжещедра и на формы жизни… Можем ли мы после этого удивляться, что природныесоздания несут печать большего совершенства, чем созданные искусственнымотбором человека” (Darwin,1975, pp. 224—225; Evans, p. 137).

Во введении к“Происхождению…” он пишет: “В начале моих наблюдений мне казалось вероятным,что тщательное изучение одомашненных животных и культурных растений даст лучшийшанс решить эту запутанную проблему. Я не разочаровался, так как неизменнонаходил, что в этом и в других сложных случаях, несмотря на все своенесовершенство, может дать лучшую и надежную разгадку. Быть может, я рискую,преждевременно высказывая мое убеждение в высокой ценности подобныхисследований, тем более что они очень часто пренебрегались натуралистами” (Darwin, 1967, p. 4).

В набросках 1842 года онпишет (этот стиль во многом перешел в заметки 1844 года и в “Происхождение…”):“каждая часть животного и растения подвергалась изменчивости…, бесконечно болеепредусмотрительной…” (Darwinand Wallace, 1858, p. 44). Итак, начав счеловека-селекционера, садовода, голубевода, он продолжает: “…бесконечно болеепредусмотрительной, чем человек (не являющийся всеведающим создателем), напротяжении тысяч и тысяч лет отбиравший все формы, несущие определенные чертыизменчивости ([или бывший источником критериев отбора]),например, в результате отбора более длинноногих и стройных собак для успешнойохоты на зайцев появилась порода грэйхаунд [далее Дарвин пользуетсятайнописью]… Увидев все разнообразие садовых растений, появившееся в результатенескольких лет безрассудных, слепых действий человека, кто может отказать вмогуществе Создателю, действующему в течение тысячелетий как провидением своим,так и посредством других методов” (pp. 45-46).

В 1857 году, в письме другу,которое он позже приводил в доказательство своего приоритета перед Уоллесом, онпишет: “не относясь к тем, кто судит лишь по внешности… думаю, можно показать,какая безошибочная сила присутствует в деятельности “Естественного отбора”(название моей книги), отбирающего исключительно благоприятные признакиорганической жизни” (Darwin& Wallace, 1958, pp. 264—265). Здесьперед нами вся сила естественного отбора. Действительно, в названии его книгиесть некоторые слова, с трудом подходящие для названия научной работы с точкизрения современной науки с ее отказом от телеологического подхода: “Опроисхождении видов путем естественного отбора, или сохранение приспособленныхвидов в борьбе за существование” (On the Origin of Species by Means of Natural Selection, or thePreservation of Favoured Races in the Struggle for Life). Действительно, такие термины, как “отбор”,“сохранение”, “приспособленные”, “борьба”, сама “жизнь”, понимаемые в светередукционизма, с трудом вписываются в современную философию науки.

Фактически, в главе “Борьбаза существование” Дарвин говорит: “Мы видим, что человек, пользуясь отбором,определенно может достичь прекрасных результатов, приспосабливая живые существак своим нуждам путем накопления небольших, но полезных изменений, данных емуПриродой. Но естественный отбор… постоянно готовая к действию сила, неизмеримопревосходящая жалкие человеческие усилия, как и природные красоты, превосходятпроизведения искусства” (Darwin,1967, p. 61).

В той же главе он пишет всвоей манере: “Можно ли применять к природе законы селекции, столь эффективныев руках человека? Думаю, это наиболее действенный способ” (p. 80).“Поскольку человек способен, и, определенно, достигает прекрасных результатов,используя как сознательный, так и бессознательный отбор, почему бы не бытьподобному в природе?” (p. 83). Он продолжает (это мое любимое суждение Дарвина):“Естественный отбор, можно сказать, повсюду в мире, ежедневно и ежечасноотшлифовывает любые, даже мельчайшие, изменения, отбрасывая вредные и сохраняяи присовокупляя полезные. Он действует тихо и неощутимо, при наличии малейшейвозможности везде и всегда, над совершенствованием каждого живого существаотносительно органических и неорганических условий его существования” (p. 84).

Здесь мы имеем каскадантропоморфических описаний природы. Он выплескивает на читателя то, чтокритики Викторианской поэзии называют  “патетическим заблуждением” (Miles, 1965), приписывая природе человеческие эмоции и желания: “действие”,“природная сила отбора”, “навыки”, “могущество”, “видимая мощь”,“сосредоточенно взирающая сила”, “естественный отбор, действующий снепогрешимой точностью”.

И снова мы читаем в “Выводахи заключениях” (позволю себе выделить “агрессивные” фразы): “Нет никакойочевидной причины, почему законы, столь эффективно действующие приодомашнивании, не должны действовать в природе… Если в природныхусловиях есть изменчивость и могущественная сила, готовая к действию иотбору, почему мы должны сомневаться, что изменения, чем-либо полезныесуществам в их чрезмерно сложных жизненных отношениях, будут сохранены,накоплены и унаследованы? Если человек может терпеливо отбирать вариации,наиболее полезные ему, то почему природа в меняющихся условиях существования неможет производить отбор полезных ее живым созданиям изменений? Что можетположить предел этой силе, действующей целые эпохи и придирчивопересматривающей конституцию, строение и повадки каждого создания, благоприятствуяхорошему и отбрасывая вредное? Я не вижу предела возможностей этой силыв медленной, но совершенной адаптации каждой формы к самым сложнымжизненным взаимоотношениям, даже если ограничиться уже приведеннымидоказательствами, теория естественного отбора, по-видимому, верна” (Darwin, 1967, pp. 467, 469).

Уоллес не мог остатьсябезучастным. Он писал Дарвину: “Меня столько раз поражала абсолютнаянеспособность многих вполне разумных людей понять сами собой разумеющиеся,необходимые эффекты естественного отбора, что я пришел к выводу о недостаточнойподготовленности и самого термина, и способа его объяснения, для пониманиябольшинством естествоиспытателей, хотя они вполне хороши и понятны для многихиз нас” (Darwin & Seward,1903, p. 267). Он приводит впример некоторых авторов, совершенно неправильно понявших идеи Дарвина. Один изних “считает Вашим слабым местом то, что “направленность и определенная цельнеобходимы для действия естественного отбора”. Я постоянно слышал подобныевозражения от ваших главных оппонентов, обсуждая эти вопросы. По-моему, причинаэтого кроется только в выборе термина “естественный отбор” и в столь частом сравненииего эффектов с искусственным отбором, а также в частом одушевлении природы,“отбирающей”, “предпочитающей”, “ищущей только приспособленные виды” и т.д. ит.п. Для некоторых из нас это ясно как день, но для подавляющего большинстваэто настоящий камень преткновения” (pp. 267—268). В дополнение онговорит, что “люди не поймут, что все эти фразы суть метафоры” (p.269), и советует Дарвину использовать, синонимичную, с его точки зрения, фразу“выживание наиболее приспособленных” (p. 268). Уоллес написал этопосле того, как его “Метафоры м-ра Дарвина, ведущие к заблуждениям” былипроигнорированы Дарвином.

Дарвин отвечал: “До этого мнеказалось, быть может, даже слишком, что связь между естественным иискусственным отбором будет громадным преимуществом. Действительно, я сталиспользовать этот термином постоянно, и до сих пор считаю это преимуществом” (pp.270—271). Он сказал, что новое издание “Происхождения…” только что закончено иуже в издательстве и, в заключение, с небольшой иронией высказывается о термине,предложенном Уоллесом: “термин “естественный отбор” в настоящее время  стольшироко используется как за границей, так и здесь, что сомнительно,  можно ли отнего отказаться, несмотря на все его недостатки. Будет ли он отброшен или нет,зависит от “выживания наиболее приспособленного” из них. Возражения противтермина, ясность и четкость содержания которого со временем увеличивается,будут слабеть” (p. 271).

Сказанное здесь Дарвиномпредвосхитило теорию литерализации метафор Ричарда Рорти (1989, chs 1—2),один из подходов к описанию истории науки. Жизнь научных идей начинается сметафор, сохраняющих свое богатство и неопределенность по мере развития теории.С ростом числа устоявшихся фактов, неопределенность постепенно отступает отних, оставляя лишь сухую истину. Конкретизация подобных терминов требует всеменьше и меньше дополнительных исследований. Люди настолько к ним привыкают,что перестают воспринимать их как метафоры. В заключении я еще вернусь к этойтеории.

Дарвин не воспользовалсясоветом Уоллеса. Было ли это произволом, оставившим его одного со своимиубеждениями? Я буду аргументировать в двух направлениях. Начну с подтвержденияваших худших опасений, а затем попытаюсь дать более “светскую” версию своейточки зрения. Под “худшими опасениями” я подразумевал свои намерения ударитьсяв анимизм, панпсихизм или иные полумистические направления философии науки.Кстати, подобные воззрения были весьма уважаемой точкой зрения в середине XIXв.  Отец современной философии науки, Ульям Уивел, из-под пера которого вышлитермины “физик”, “анод”, “катод” и многие другие, действительнорассматривал вопрос в тех же самых терминах. Он писал, полностью отдавая отчетсвоим словам, что мы должны воспринимать понятия “причины”,  “материи”, “силы”,все ключевые термины науки по аналогии с человеческими стремлениями (intentions). На самом деле, говоря о понятии “силы”, “оригинальное значениегреческого слова было “мышца” или “сухожилие”… Первое его применение в качествеабстрактного термина соответствовало мышечной силе… Свойство, благодарякоторому тела воздействуют на движения друг друга было естественным образомсвязано с усилиями, прилагаемыми к ним человеком со сходным результатом… Так,человеческое представление о силе сначала было, вероятно, подсказано его мышечнымиусилиями”, и при использовании понятия “сила” мы всегда должны помнить этуподоплеку (Whewell, 1840, Vol.1, p. 178). Он заключает, что понятие“сила” “возникает с осознанием наших собственных мышечных усилий” (p. 179).То же самое он говорит о твердости и нашем понятии “материи”: “понятия Силы,Материи, Твердости и Инертности” на самом деле продукты чувства осязания илипроприоцепции (proprioception), происходящего от нашей опорно-двигательной системыи являются нашим главным инструментом восприятия пространства” (pp.180—184).

Такова его позиция в споремежду феноменалистами, идеалистами, реалистами и позитивистами, где главнымивопросами были “каково значение этих терминов?” и “к чему они относятся?”.Уивел утверждал, что мы подразумеваем под ними что-то такое, что, в конечномсчете, основывается на человеческих устремлениях, опыте — поэтому нашеосмысление природы сложным образом связано с нашим понятием предназначенностичеловека.

По официальной версии, послепоражения Уивела в этом споре, философия науки отошла от его точки зрения.Несмотря на это, его позиция, неразрывно связанная с биологическими науками,была достойной борьбы в то время, когда Дарвин писал свои произведения (Young,1989).

Моим вторым примером будетсам Альфред Рассел Уоллес. Многие обвиняют его в том, что он стал склоняться кспиритизму и мистике. Но его прогрессивные для своего времени взгляды вфилософии природы, материи, сознания достойны всякого уважения, этого не могутпонять лишь исторически малограмотные люди.

В 1870 г. Он написал своюзнаменитую статью «Ограничения в применении естественного отбора кчеловеку», где он выражает несогласие с Дарвином по поводу примененияконцепции естественного отбора к человеку, утверждая невозможностьраспространения натуралистических объяснений на все сферы жизни. Но я хотелзаострять ваше внимание не на этом аспекте мышления Уоллеса, а на егопредставлениях о материи, сознании и силе. Как и Уивел, он рассматривает иханалогично силе воли человека; он приводит доводы, что в основе физическогопонятия «сила» лежит понятие воли; при размышлении о природе их связьнеизбежна. Это означает не прямое превращения силы воли в физическую силу, анеизбежность ее взаимосвязи со стремлениями и воображением человека.

Встраивая эти мысли в канвудоказательств идей этой работы, можно сказать, что мы не можем окончательноизбавиться от метафорического и антропоцентрического подхода даже в основныхвопросах физики. Таким образом, естественный отбор стал не отдельной формойестественнонаучного знания, а средством тщательного исследования таких понятий,как “гравитация”, “материя”, “сила”. Заглянув в последний раздел очерка Уоллеса“Ограничения в применении естественного отбора к человеку”, можно найти тамдовод такого характера: “если мы обнаружим хоть одну силу, даже совсемнебольшую, своим происхождением обязанную нашей собственной воле, то даже неимея иного первичного знания о ней, нам не покажется невероятным вывод о том,что все силы причастны к силе воли” (Wallace, 1891, p. 212).

Как уже было сказано, в философиинауки XIX столетия были развернуты горячие дебаты вокруг этих вопросов. Один измоих бывших студентов, Роджер Смит, написал об этом интересную диссертацию(Smith, 1970, 1972, 1973). Уивел и Уоллес утверждали, что процесс обучения неявляется пассивным; он — прямое следствие наших действий. В связи с этиммоделью обучения является скорее не перцепция, а проприоцепция (ранее яраскрывал аспекты этой точки зрения: Young, 1990).

Согласно этой теории, языкбиологической науки, научная интерпретация явлений не могут окончательноосвободиться от антропоцентризма, антропоморфизма, элементов оценочного подходаи субъективности. Это совершенно нормально, и нет необходимости избегать этогов биологии. Применяя понятие тяготения (gravitas) к взаимодействию тел, Ньютонтоже выражался метафорично. Слово “тяготение” не имело тогда своегосовременного значения “взаимное притяжение двух тел”, означая человеческоекачество. Нам до сих пор не известно, что такое гравитация на самом деле.Вспоминается мой первый курс физики. На третий день я подошел к преподавателю испросил: “Что такое сила?” Он ответил с иронией: “Это некорректный вопрос.Единственно, что я могу Вам ответить, сила — это произведение массы наускорение; оставаясь в рамках науки, мы не углубляемся далее”.

Таким образом, Дарвин неодинок; в общем смысле, проблемы, поднятые его риторикой, лежат в самом сердценаучной теории познания. На самом деле, изначальный смысл греческого выражения,ныне употребляемого для обозначения понятия “причина” — “причина бытия вещей,первопричина”. Как известно, у Аристотеля было четыре первопричины: материя,форма, движение и цель. Для интерпретации окружающего мира необходимы всечетыре причины. Первая из них — материальный элемент, которому за счет другихпередается форма, возможность движения, изменения; а также ее цель. Из этойорганичной схемы были удалены антропоморфические элементы, что превратило ее вмеханистическое мировоззрение с доминирующими понятиями материи, движения ичисла.

Теперь от длинных цитатДарвина перейдем к обобщению. Возникающий новый образ мышления, как правило,выражается метафорично,  оттенками переносного смысла. Он содержит совершенноновую философию науки и культуры, которая, принимая его со всей серьезностью,перенаправляет в соответствии с ним понимание науки. Конечно, в связи с этимдовольно глупо было бы отделять ли науку от искусства, литературы и остальнойкультуры. Я написал книгу “Дарвиновская метафора”, а Джиллиан Бир, моя давняяколлега, написала книгу под названием “Интриги Дарвина”, с тех пор споры поэтому вопросу так и продолжаются.

Следовательно, можнорассматривать историю науки как историю метафоры. Согласно этому подходу,истина создается, но не раскрывается. Она создается путем отражения наиболеехарактерных и значительных для человека свойств предметов и явлений, сиспользованием всего богатства языка и воображения. Ричард Рорти, мой первыйучитель философии, к идеям которого я постоянно обращался, прочитал курс лекцийна очень небольшую тему под названием “Метафора” (1986), позже вошедший в егосборник очерков “Случайность,  ирония и единство” (1989). Он считает, чтоисторию интеллекта нужно понимать как историю метафоры (Rorty, 1989, p. 16). На самом деле мы различаем не метафоричное ибуквальное, а знакомое и незнакомое; рассматриваем ли мы что-то метафоричноеили нет — вопрос культурного опыта, так как все выражения возникают на основеопыта человека и богаты подтекстом. Буквальные выражения довольно бедны иобладают небольшим теоретическим потенциалом, с этой точки зрения он несут всебе некое “омертвение”. Неизвестное вдохновляет нас на размышления, в то времякак уже знакомое становится банальным и, в конце концов, отпадает,  подобностарой мертвой коже.

По Рорти, история метафорыпохожа на теорию истории коралловых рифов Дарвина. Старые метафоры, постоянноотмирают, превращаясь в буквальные выражения, а те в свою очередь, служатпочвой для новых метафор (Ibid.). Такая аналогия позволяет думать, что наш язык, в томчисле научный, формируется скорее  случайно, чем в результате целенаправленныхпоисков “истины”. В результате, как говорит Мэри Гесс, “научные революцииявляются, скорее, метафорическими описаниями природы, чем проникновением вовнутреннюю суть природы” (Ibid.).

Отражая значительную частьсвоей культуры в явлениях и предметах, мы не становимся ближе к их сути.Действительно, концепция метафоры существует с тех пор, как Кант отделилявление от сущности. Дело лишь в том, как называть постулированную пропастьмежду вещью в себе и знанием о ней. Понятие парадигмы Куна не более приемлемо внаучном сообществе, так как это всего лишь более наукообразная форма метафоры.

По этой проблеме существуетдовольно большое количество незнакомой литературы. Работа Пеппера о мировыхгипотезах повествует о метафорах в культуре. Он перечисляет их и приводит целуюсхему, основанную на них. Философия Вайгингера утверждает, что “все знание,идущее далее простой преемственности, может основываться только на аналогии…метафоры являются главной, незаменимой функцией всей мысли” (Vainhinger, 1935, p. 29). Итак, выражаться метафорично значит выражаться впереносном смысле, а не буквально. Использовать метафоры означает вносить точкиветвления, свободные пространства, быть открытым в понимании мира, тогда какиспользование исключительно буквальных выражений намертво “застопоривает”окружающую картину. Пристальное изучение показывает, насколько плодотворнанеопределенность Дарвиновской метафоры естественного отбора (Young, 1985a, ch. 4).

По определению метафора —“форма речи, в которой название или свойство передается другому объекту, носоответственно степени его применимости к этому объекту” (OED, 1971, Vol. 1, p. 1781). Метафора как бы открывает простор, где границы междуэстетикой и логическим объяснением совершенно размыты. Именно по причине такойнеопределенности она столь богата. Это не просто акт сравнения без установленияточной идентичности, но использование одной части опыта для освещения другой.Исходя из этого, можно сказать “A есть B”, и наблюдать последствия; а не просто утверждать “A подобно B” (Pepper,1973, p. 197).

Но это не совсем оригинальныетеории. Еще Аристотель в своем причинном подходе упоминал о метафоре. Вплоть до XVIвека считалось, что человек скорее постигнет истину с помощью аллегории иметафоры, чем иным путем. Трактат по риторике 1553 года говорит: “Метафора —это изменение слова от естественного, свойственного ему значения кприблизительному соответствию, согласующемуся с некоторыми его чертами” (OED, loc. cit.).

Оставим изучение определенийи попытаемся задаться вопросом, существуют ли какие-либо неметафоричныепонятия. Я достиг той точки, когда не могу себе представить, что будет спонятиями, если лишить их всего, наполняющего их человеческим смыслом. Просто яне знаю, на что будет похож язык, состоящий из таких “урезанных” понятий;позволяющий людям общаться вызывая друг у друга образы явлений и предметов,быть может, на “разговор” двух компьютеров. Мы дошли до того, что, несмотря надопущение метафорой существования чего-то неметафоричного, трудно вообразить,на что будет похоже общение с помощью однозначных выражений, без резонанса инюансов, законченных, закрытых, с раз и на всегда установленным значением.Такие выражения, по-моему, лишены человеческой осмысленности.

Рорти считает, что ясомневаюсь в возможности представления интеллектуального прогресса в виделитерализации метафор. Я уже привел свои возражения концепции литерализации: яне могу вообразить полностью литерализованное общение. Он считает, что историямысли, скорее, история самосозидания истины, чем ее открытия, то есть историяметафоры. Кун говорит, что интеллектуальный и моральный прогресс обществавозможен благодаря новым метафорам.

Все это, конечно, было быхорошо, если бы могли оставить науку как парадигму рассуждения, с более-менееуспешно сравнимую с остальными. Почему мы должны искать подтверждениячеловеческих мыслей у каких-то нечеловеческих авторитетов? Это выглядитнеестественно. Крупным историческим примером является попытка натурализациисистемы человеческих ценностей, связанная с социальным дарвинизмом ифункциональной теорией общества. Социальный дарвинизм попытался утвердитьпринципы этики и экономики на представлениях о конкуренции, почерпнутых иззаконов природы, а функциональная социальная теория пыталась использовать дляисправления моделей организации общества таковые из физиологии. В этихпсихологических, антропологических и социологических теориях главенствующимпринципом является уверенность в способности некоторых моделей из биологическойтеории придать каким-то образом большую истинность социологическим моделям вплане стабильности, структуры, адаптации, концепции организма (Young, 1981, 1992).

Размышляя о метафорах иантропоморфизме в предложенном мной ключе, мы должны будем прийти к выводу обих непричастности к основной философии. Метафизика не является главнейшейосновой языка или философии науки. Она лишь более-менее успешно приложима кнекоторым проблемам раскрытия и передачи понятий в той мере, в какой люди еенаходят полезной для осуществления своих намерений.

Когда я приехал в университетиз Техаса, я был уверен, что в каждом слове Библии содержится буквальнаяистина. Я не в состоянии передать, насколько болезненным был отказ от этихвзглядов. Философия, наука и логика манили меня в поисках истины “без страха иупрека”. После первого курса я взял домой на лето учебник по логике, так какхотел “научиться думать”. У меня эта книга хранится до сих пор: “Введение влогику” Ирвина М. Копи (1953). Она начиналась с четкого перечисления ошибок,которых следует избегать, пытаясь быть рациональным. Я выписал их для себя.Этот “ошибка следования”, “доказательство силой”, argumentum homineum, “доказательство из незнания”, “доказательство из жалости”, argumentum ad populum, “доказательство с помощью авторитета”, post hoc ergo propter hoc, “сложный вопрос”, “двусмысленность”, “амфибол” (тоесть утверждение вроде тех, каким вещал Оракул Эдипу), “акцентуация” (то есть,ошибки из-за неверной постановки логического ударения), “ошибка объединения”.Таким образом, избегая этих ошибок, можно также избежать Бэконовских идолов.Тщательно изучив эти правила и средства, я с сожалением понял, что так и ненаучился думать.

Когда я перешел к истории ифилософии науки, то обнаружил серьезные предостережения о необходимостиразделения контекста открытия от контекста верификации, проверяемости илифальсифицируемости. Мы должны соблюдать границы между фактом и его значением,наукой и культурой, наукой и идеологией.

Вот уже четверть века прошлос тех пор, как я впервые обратился к этим мыслям. Перед заключением я хочусказать, что все интересные и полезные сведения, известные мне, пришли оттерпимости к ошибкам, особенно генетическим и патетическим. Все, сказанное вэтом очерке о Дарвине и его высказываниях о природе, относится как раз кпатетическим ошибкам. Генетические ошибки заключаются в происхождении культурыи побуждает людей спрашивать науку и искать рамочные критерии приемлемыхответов.

Большинство моих знаний оприроде антропоморфичны, а о природе познания — метафоричны и идеологичны врезультате поиска все более диковинных взаимосвязей под знаменем “исследованияпереопределенности”.

Но этот вид знания заставляетстудента-биолога отстаивать свои убеждения. Я вспоминаю это, потому что когда ябыл выпускником университета, парадигмой знания была физика, служившая модельюформирования других отраслей знания. Лекционные курсы (прочитанные Фейлом,Бродбеком и Винером), практикумы,— все указывало на стремление сформироватьостальные формы знания в соответствии с физико-химическими науками, в то времякак философия стояла в стороне от науки как превосходящая ее (я имею в видуключевые для того времени работы Рейхенбаха и Пепа).

У Рорти есть замечательныйочерк на эту тему в последней главе его книги “Следствия прагматизма”. Онсчитает задачей настоящего времени отвести философию как от гуманитарных, так иот естественных наук. Я хорошо помню, что в 1969 году, когда подал статью подназванием “Личности, организмы и… первичные признаки”, где показал какфизиология и биология всегда нарушает правила интерпретации, или ее официальнойпарадигмы в современной науке. Например, в “Рассуждениях о методе” Декарт,помимо указаний об отношении ко всему знанию вообще, утверждал, что мы должнывоспринимать учение Гарвея, “сдвинувшего изучение этой проблемы с мертвойточки”, о сердце как о насосе, а главными отношениями в человеческом теле —механическими. Гарвей же вообще ничего такого не писал, он был убежденнымаристотелистом, а Декарт пытался сделать из него философа-механициста.

Ключевыми понятиями в работахфон Геллера, отца современной физиологии, были “раздражимость”, “сократимость”,“чувствительность” — весьма похожи на таковые Дарвина, приведенные выше. Можноописать в подобных терминах всю историю биологии и особенно физиологии. Какзвучит в рамках редукционизма полностью признанная современной физиологией концепция“врожденной ритмичности” (в приложении к волокнам-ритмводителям сердца)?

Моя статья на эту тему,поданная в Британское общество философии науки, была встречена каменныммолчанием, будто я сказал что-то неприличное. Я был настолько обескуражен, чтодолго не пытался опубликовать ее (Young, 1989). Но теперь, спустянесколько десятилетий, все иначе. Все дети парадигмы интерпретации современнойнауки — позитивисты, физикалисты, реалисты, демаркационалисты с трудом удерживаютсвои позиции.

Философия науки больше неотносятся к утверждению Ньютона о выводимости всех явлений мира из материи идвижения, а также к описанию природы Галилеем математическим языком как кпарадигмам. Напротив, мы размышляем о науке в терминах общественных отношений,процессов производства, и, все больше и больше, как о форме культуры.Философия, уже далеко не служанка науки и не особый вид естествознания,является, по Рорти, одним из названий разделов, на которые разбита садминистративными и библиографическими целями человеческая культура.

Теперь мы не должныстесняться Дарвиновской метафоры — естественного отбора — поскольку она вполнедопустима, в частности, признавая элемент предназначенности и конечной причины,из-за аналогии с человеческими стремлениями, внедренными в наше понятиеприроды. Мы можем больше не принимать печальный комментарий Уайтхэда крезультатам научной революции. Принимая запрет на использование метафорическихвыражений, можно прийти к следующим выводам: “объекты воспринимаются сосвойствами, в реальности им не принадлежащими, фактически являющимися чистымипроизводными сознания. Таким образом природа берет у нас своеобразный кредитдоверия, роза в счет своего запаха, соловей — песни, солнце — лучей. Поэтыабсолютно не правы: их стихи должны быть адресованы им же, превращая их всамовосхваление превосходства человеческого разума” (Whitehead, 1985, p. 69). Ни одно из вышеперечисленных свойств с точки зрения официальной моделиинтерпретации механистичной, редукционистской науки, не принадлежит природе.“Природа — это что-то скучное, беззвучное, бесцветное и не имеющее запаха;всего лишь бесконечное и бессмысленное движение материи” (Ibid.).

Два вывода. Открывая нашемышление о природе всему богатству человеческого разума, мы должны сделатьболее прозрачной границу между нашим пониманием природных процессов в терминахздравого смысла и ролью бессознательных процессов в наших взаимоотношениях смиром, воссоединении внешнего и внутреннего. Есть немало сторонников этой идеисреди философов и психоаналитиков, например, Д.В. Уинникотт, Уайлфред Байон,Гарольд Сирлз, Дональд Мельтцер, Карл Филио. Эти концепции должны бытьобъединены, для чего мной уже предприняты некоторые усилия (см. библиографию),но полного взаимопонимания еще не наступило.

В заключение я хотел быпересмотреть некоторые более широкие проблемы, затронутые спорами о Дарвине ибиологических теориях как они рассматриваются в современных моделяхинтерпретации, принадлежащих истории и философии науки. Несмотря на сильныйзастой, была одержана победа в трех принципиальных спорах. Во-первых,установлена связь меж Дарвином и Мальтусом, утвердившая важную роль идеологии воснове научного теоретизирования. Во-вторых, метафорическая природафундаментальных понятий так называемых базисных наук — сродства, гравитации,естественного отбора — убирает барьер между научным рассуждением и другимиспособами выражения. В-третьих, непреходящая и фундаментальная рольантропоморфической и телеологической интерпретации в базисных науках доказываетневозможность полного отхода от элементов телеологии в интерпретации. Назад кВозрождению путем интегрирования науки с более широким мировоззрением, богатымисредствами выражения и объединения факта и его значения, вперед к нравственнойнауке.

Эта статья также опубликованав Science as Culture (no. 16): p. 375-403,1993.

Литература

G. Beer (1983) Darwin's Plots: EvolutionaryNarrative in Darwin, George Eliot and Nineteenth-Century Fiction.Routledge.

W. R. Bion (1977) Seven Servants: Four Works by W.R. Bion. New York: Aronson.

I. M. Copi (1953) Introduction to Logic. NewYork: Macmillan.

C. R. Darwin (1967) On the Origin of Species(1859) AFacsimilie of the First Edition. New York: Atheneum; Sixth Edition, withAdditions and Corrections. London: Murray, 1895.

C. R. Darwin (1868) The Variation of Animals andPlants under Domestication, 2 vols. Murray.

C. R. Darwin (1871) The Descent of Man and Selectionin Relation to Sex. Murray.

C. R. Darwin (1958) The Autobiography of CharlesDarwin 1809-1882 with original omissions restored. Collins.

C. R. Darwin (1975) Charles Darwin's NaturalSelection. Cambridge University Press.

C. R. Darwinand A. R. Wallace (1958) Evolutionby Natural Selection. Cambridge University Press.

F. Darwin, Ed. (1887) The Life and Letters of CharlesDarwin, 3rd ed., 3 vols. Murray.

F. Darwin and A. C. Seward, Eds. (1903) MoreLetters of Charles    Darwin. 2 vols. Murray.

L. T. Evans (1984) 'Darwin's Use of the Analogybetween Artificial and Natural Selection', J. Hist. Biol. 17:113-40.

H. Feigl and M.Brodbeck, Eds. Readingsin the Philosophy of Science. New York: Appleton-Century-Crofts.

K. Figlio (in press) 'The Environment: Topographiesof the Internal and External Worlds'.

T. S. Kuhn (1970) The Structure of ScientificRevolutions, 2nd ed. University of Chicago Press.

D. Meltzer (1986) Studies in ExtendedMetapsychology. Clunie Press.

J. Miles (1965) PatheticFallacy in the Nineteenth Century. New York: Octagon.

St. G. J.Mivart (1871) On theGenesis of Species. Macmillan.

OED (1971) The Compact Edition of the OxfordEnglish Dictionary, 2 vols., Oxford University Press.

A. Pap (1963) An Introduction to the Philosophy ofScience. Eyre & Spottiswoode.

M. Peckham, Ed. (1959) The Origin of Species by CharlesDarwin: A Variorum Text. Philadelphia: University of Pennsylvania Press.

S. C. Pepper (1973) 'Metaphor in Philosophy', in P. P.Wiener, Ed. Dictionary of the History of Ideas. New York: CharlesScribner's Sons. vol. 3, pp. 196-201.

H. Reichenbach (1951) The Rise of ScientificPhilosophy. University of California.

R. Rorty (1980) Philosophy and the Mirror ofNature. Oxford:    Blackwell.

R. Rorty (1982) Consequences of Pragmatism(Essays: 1972-80). Minneapolis: University of Minnesota Press.

R. Rorty (1986) The Northcliffe Lectures on'Metaphor': 'The Contingency of Language'; 'The Contingency of Community'; 'TheContingency of Selfhood', London Review of Books 8 no. 7 (17 April):3-6;no. 8 (9 May): 11-15; no. 13 (24 July):10-14.

R. Rorty (1989) Contingency, Irony, andSolidarity. Cambridge University Press.

H. Searles (1960) The Nonhuman Environment: InNormal Development and in Schizophrenia. Madison, CT: InternationalUniversities Press.

H. Searles (1979) Countertransference and RelatedSubjects: Selected Papers. Madison, CT: International Universities Press.

R. Smith (1970) 'Physiological Psychology and thePhilosophy of Nature in Mid-Nineteenth-Century Britain'. Doctoral Diss.,University of Cambridge.

R. Smith (1972) 'Alfred Russel Wallace: Philosophyof Nature and Man', Brit. J. Hist. Sci. 6:177-99.

R. Smith (1973) 'The Background of PhysiologicalPsychology in Natural Philosophy', Hist. of Sci. 11:75-123.

H. Vaihinger (1935) The Philosophy of 'As If'.Routledge & Kegan Paul.

A. R. Wallace (1891) Natural Selection and TropicalNature: Essays on Descriptive and Theoretical Biology. Macmillan.

W. Whewell (1840) The Philosophy of the InductiveSciences, Founded upon Their History, 2 vols. Parker.

P. P. Wiener (1953) Readings in the Philosophy ofScience. New York: Charles Scribner's Sons.

A. N. Whitehead (1985) Science and the Modern World(1925). Free Association Books.

D. W. Winnicott (1975) Through Paediatrics toPsycho-Analysis. Hogarth.

R. M. Young (1977) 'Science is Social Relations', Rad.Sci. J. 5:65-129.

R. M. Young (1979) 'Why Are Figures so Significant?The Role and the Critique of Quantification', in J. Irvine et al., Eds., DemystiftingSocial Statistics. Pluto, pp. 63-75.

R. M. Young (1981) 'The Naturalization of ValueSystems in the Human Sciences', in Problems in the Biological and HumanSciences. Milton Keynes: Open University Press, pp. 63-110.

R. M. Young (1982) 'How Societies Constitute TheirKnowledge: Prolegomena to a Labour Process Perspective'. typescript.

R. M. Young (1985) 'Darwinism is Social', in D. Kohn,Ed., The Darwinian Heritage. Princeton, NJ: Princeton UniversityPress,    pp. 609-38.

R. M. Young (1985a) Darwin's Metaphor: Nature'sPlace in Victorian Culture. Cambridge University Press.

R. M. Young (1985b) 'Is Nature a Labour Process?', in.L. Levidow & R. M. Young, Eds., Science, Technology and the LabourProcess, 2 vols. Free Association Books, vol. 2, pp. 206-32.

R. M. Young (1986) 'Life Among the Mediations: Labour,Groups, Breasts'. typescript.

R. M. Young (1987) 'Darwin and the Genre ofBiography', in G. Levine, Ed., One Culture: Essays in Science andLiterature. Madison, WI: University of Wisconsin Press, pp. 203-24.

R. M. Young (1988) 'Biography: The Basic Disciplinefor a Human Science', Free Assns. 11:108-30.

R. M. Young (1989) 'Persons, Organisms and… PrimaryQualities', in J. R. Moore, Ed., History, Humanity and Evolution: Essays.for John C. Greene. Cambridge University Press, pp.375-401

R. M. Young (1989a) 'Postmodernism and the Subject:Pessimism of the Will', Free Assns. 16:81-96. 

R. M. Young (1989b) 'Transitional Phenomena:Production and Consumption', in B. Richards, Ed., Crises of the Self: FurtherEssays on Psychoanalysis and Politics. Free Association Books, pp. 57-74.

R. M. Young (1990) 'Evocative Knowledge:Countertransference and Human Communication'. typescript.

R. M. Young (1990a) 'The Mind-Body Problem', in R. C.Olby et al.,eds., Companion to the History of Modern Science, pp.702-11.

R. M. Young 1992 'Science, Ideology and DonnaHaraway', Sci. as Culture  3:7-46,1992

R. M. Young (in press a) Mental Space. FreeAssociation Books.